Денис Суханов: «Никто другой не звал меня так в свой театр, как Константин Райкин. У меня не было даже мысли отказаться».

В театре «Сатирикон» вышла премьера «Доходного места» Островского. Уже не раз и не два повторили, что это – первое обращение театра к русской классике, хотя до того здесь уже ставили классику «всемирную» (например, Роберт Стуруа выпустил в «Сатириконе» Гамлета, а сам Райкин ставил «Ромео и Джульетту»). Один только факт обращение к классике, сам по себе, вряд ли может заставить зрителя поспешить на премьеру. Зрителю нужны дополнительные «предлагаемые обстоятельства». Название театра, имя Райкина в этом отношении в рекламном смысле значат, конечно, куда больше. Кредит доверия позволяет идти на риск.

Жадова в «Доходном месте» играет Денис Суханов, только что получивший премию «Кумир. Надежда года» за роль Дункана в спектакле «Макбетт», а известность принесла ему прежде того сыгранная роль петушка Шантеклера в одноименной романтической драме Ростана. Разговор состоялся вскоре после премьеры.

- "Доходное место" – пьеса трудная. Трудная прежде всего тем, что всякого, кто обратится к ней, примутся сравнивать с Марком Захаровым. А сравнение это – чрезвычайно необычное, так как мало кто успел посмотреть премьеру в Театре сатиры, почти тут же запрещенную. Осталась легенда, сравнение же с легендой выдержать невозможно. Приходится соревноваться даже не с конкретным исполнением и воспоминанием о виденном, а с тем, что читали, смотрели, что представляют при мысли, как мог Андрей Миронов играть Жадова, а Папанов - Юсова. Какие ощущения испытывает актер, получающий роль, за которой стоит театральная легенда?

- Конечно, я отношусь к людям, которые не видели спектакль. Я знаю, что спектакль был закрыт, а до того прошел всего несколько раз. Мне очень приятно, что я играю роль Жадова, которую в свое время играл Миронов, чувствую от этого даже гордость. Но тот спектакль, видно, был настолько злободневен, настолько остр в то время, что его постигла такая судьба, так что у спектакля не было никакой жизни. Времена были другие. Время вообще очень сильно изменилось. Написанное Островским в "Доходном месте", кардинально перевернулось. Слова вроде бы те же, но сейчас уже непонятно, кто положительный, кто отрицательный герой. Когда мы разбирали пьесу и в первый раз начали серьезно в нее вникать, Жадов показался нам отрицательным героем, как это ни парадоксально. Это человек, совершенно не чувствующий тона, совершенно не чувствующий современной жизни, идущий напролом и сметающий на пути все. Другое дело, что в финале нет ни правых, ни виноватых. Амбиции молодого человека терпят крах. Но и другая сторона тоже терпит крах. Всех жалко. Все очень печально заканчивается.

- А жалко, что эти самые времена изменились, и сегодня спектакль закрыть уже не могут, что вот такого, возможно, и болезненного внимания к театральной работе сегодня уже актер ждать не может?

- Я считаю, что это просто счастье, что не могут закрыть спектакль, что не могут пустить под откос работу огромного количества людей, целого организма под названием театр, что какие-то люди не могут прийти и уничтожить труд нескольких месяцев. То, что люди могут смело выражать свою точку зрения, - это то положительное, что мы получили от всех страшнейших переворотов в нашей жизни.

- Но эти же перемены привели к тому, что сегодня, когда вы говорите те или иные слова Жадова, они воспринимаются как невероятная глупость, как что-то не имеющее отношения к сегодняшней жизненной логике.

- В этом и парадокс, что настолько все перевернулось. В те времена Жадов был положительным героем. Сегодня он и не отрицательный и не положительный, он - нечто среднее. Человек колеблется: и так нельзя, и так нельзя. Грань, по которой надо пройти, очень тонка, а определить ее очень сложно. Нельзя быть однозначным и упертым, все время надо идти на компромиссы, но никогда не идти на сделку с собственной совестью. Это что-то очень зыбкое, это такая тонкая линия, - туда нельзя и туда нельзя, и нужно четко пройти по ней. И, конечно, оставаться чистым перед самим собой, ведь у каждого своя правда. Если человек силен, он как-то находит выходы из сложных ситуаций.

- Когда только зашла речь о том, что Константин Аркадьевич будет работать над "Доходным местом", вы уже знали, что роль Жадова будет вашей? Насколько открыто у вас в театре идет процесс распределения ролей?

- Я знал это за год. А бывает, что мы узнаем в день, когда предстоит репетиция нового спектакля. Нет определенной системы.

- У вас нет дублеров?

- Нет.

- И даже не предполагались?

- Нет.

- Вы понимаете, что сегодня ставка сделана на вас, что вы, если не первый, то один из первых актеров труппы, с которыми Райкину работать чрезвычайно интересно. Но может прийти момент, когда придет следующий артист, и поставят на него. Что тогда будете делать вы? Сегодняшний период вы воспринимаете, как невероятный подарок судьбы, или как совершенно естественный период в творческом развитии?

- От того, что может измениться отношение, никто не застрахован, к этому надо быть готовым. В этом театре этот художественный руководитель так ко мне относится, в другом театре я буду совершенное ничто. Профессия наша - такая, зависимая. Когда нас зовут после окончания театрального института в театр, мы должны понимать, какая жизнь предстоит, тебе должны четко и ясно дать понять, чего тебе ждать, что у тебя будет, чего не будет. Нельзя допускать иллюзий, мне кажется. Когда мы выходим из института, мы - совершенные дети, мы ничего не понимаем. Хочется знать, что мы необходимы, что будем обеспечены работой. В моем случае так и произошло. Константин Райкин звал меня в свой театр, как никто другой меня не звал. Поэтому у меня не было даже мысли отказаться. То, что он мне обещал, все сбылось. Я ему за это очень благодарен, - за эту честность с самого начала. И у нас до сих пор нет никаких друг от друга тайн или чего-то недоговоренного, недосказанного. Мы играем в открытую.

- А что можно скрывать? Скажем, если предложена какая-то роль на стороне? Не скроешь… Если режиссер сделает ставку на другого актера, это тоже скоро станет известно. И в этом тоже нечестности нет. Такова жизнь.

- Такова жизнь. Я понимаю, что от этого никто не застрахован. Огромное количество знаменитых и замечательных актеров сидят без работы, и такое всегда было. Надо понимать, что поворот может произойти в любой момент. Но у нас даже не доверие друг к другу, а нечто большее. Чтобы понять друг друга, мы можем обойтись без слов. У нас какой-то птичий язык. Человек, стоящий с нами и слушающий наш разговор, может просто не понять, о чем речь. А у нас - полное взаимопонимание. Вот это, пожалуй, одно из главных достижений, и это - то, что мы заработали с ним вместе, то, что у нас сложилось за эти шесть лет.

- О каких обещаниях шла речь, когда Райкин уговаривал вас пойти в "Сатирикон"? Он обещал какие-то конкретные роли?

- Конкретные - нет. Тогда еще ничего не было понятно. Это было шесть лет назад, еще не было ни "Шантеклера", ни, тем более, "Доходного места". Были даны гарантии, что у меня будет работа всегда, что я всегда буду занят, что не буду простаивать. Так и случилось: у меня очень много работы. Я чувствую большое воодушевление и радость оттого, что я нужен.

- У вас подряд вышли три крупных роли: Шантеклер, Дункан в "Макбетт" и Жадов в "Доходном месте". И все – получились, все отмечены как удачи. Есть ли у вас у самого ощущение, что фортуна повернулась к вам лицом? И что нужно делать вам, чтобы этот период продлился как можно дальше?

- Мне кажется, ничего специального не надо делать, нужно просто работать, честно играть то, что у тебя уже есть. Дадут ли дальше какую-то большую роль, сейчас неизвестно. Но сейчас у меня очень много работы.

– Много - это сколько?

- Я играю 22 спектакля в месяц, почти каждый день. Вчера, например, играли "Шантеклер", сегодня надо играть "Шантеклер". Потом будет выходной. И опять - "Доходное место", "Макбетт", "Квартет", все очень сложные спектакли. Столько уходит энергии, душевных сил, мыслей на то, чтобы это все сыграть, что меня уже не хватает на какие-то терзания по поводу того, что будет дальше, дадут мне что-то или не дадут. Я отношусь к этому проще, верю в судьбу: если что-то предназначено, оно обязательно будет моим. Винить кого-то, если это вдруг закончится, глупо.

– Вы вышли на сцену впервые в спектакле Валерия Фокина "Нумер в гостинице города NN", кажется, еще будучи студентом? Сейчас уже не играете в нем?

- Дело в том, что нужно было уезжать из Москвы, вообще из России на 10 дней, на две недели с большими гастролями, что я уже не мог себе позволить. Играть отдельные спектакли в Москве я еще мог, а ездить – уже нет. Поэтому мне пришлось ввести другого артиста на эту роль. Было очень жалко. Это - мой первый спектакль на профессиональной сцене, в котором участвовали замечательные мастера, - например, Авангард Леонтьев, который играет Чичикова. Это была замечательная работа Валерия Владимировича Фокина. Мы объездили с этим спектаклем полмира с большим успехом. Но мне пришлось с ним расстаться ради того, чтобы строить свою жизнь.

- О Райкине говорят, что он круглые сутки проводит в театре. А сам он не раз говорил, что театр – как горка из песка: на секунду отвлечешься, и все рассыплется, и нужно каждую секунду собирать ее и собирать. Как внимательно он следит за состоянием спектаклей? Важно ли ему, чтобы что-то изменилось? Хотя, конечно, если мы сегодня посмотрим "Квартет", "Шантеклер", мы увидим нечто другое, непохожее на премьеру.

- Я вообще считаю, что премьера – еще не спектакль. Это нечто, из чего когда-то он состоится. Сегодня мы сыграем 110-ый спектакль "Шантеклер". Он не может быть таким, каким был первым. Он набрал силу, как вино, настоялся, появились нюансы. На премьере мы не чувствуем каких-то тонкостей. Константин Аркадьевич смотрит спектакли – примерно через четыре на пятый. Потом мы обязательно собираемся, он делает замечания.

- А сами идеи, которые вложены в спектакль, со временем меняются?

- Нет. Каркас всегда остается неизменным. Иначе спектакль начнет крениться.

- "Доходное место" - спектакль, где почти на равных работают актеры «Сатирикона» и студенты Школы-студии. Трудно ли было работать с ними, не было ли ощущения, что вам приходиться чуть-чуть снижать свое собственное умение, чтобы соответствовать тем девочкам и мальчикам, у которых, наверное, голос еще не установился, чтобы работать на большой сцене?

- Здесь заслуга Константина Аркадьевича Райкина, который набрал таких ребят. Уровень студентов сейчас очень повысился, а возраст понизился: редко кому исполнилось двадцать, а уровень природных способностей – очень высок. Они очень молодые и очень даровитые, хватают все буквально налету. Нам ни в коей мере не было предложено принизить себя, чтобы достичь какого-то баланса сил. Не было даже такого ощущения, что это студенты, кажется, будто уже несколько лет они уже проработали в театре. Вот это меня очень удивило. К примеру, моя партнерша Глаша Тарханова, - она играет во втором акте 40 минут подряд, пять больших сцен, где меняются все действующие лица, а она остается на сцене. Играет очень сильно. Ей хватает сил, она молодец. Я думаю, что и остальные ребята не хуже.

-Райкин еще знаменит как человек, достаточно жестокий к своим собственным детям. Он безжалостно снимает спектакли, когда их, как ему кажется, становится чуть больше чем необходимо. Вы как-то пытаетесь сохранить какие-то спектакли, роли в которых вам дороги?

- Это не наше дело, мы не имеем на это никакого права. Он – художественный руководитель, ему и карты в руки. Он делает так, как считает нужным. Я считаю, что это правильно.

- Демократии в "Сатириконе" нет?

- Демократия в театре вообще невозможна. В театре должен быть один художественный руководитель, который решает все. Если он решает снять спектакль, значит, так нужно. Спектакль лучше снять, когда он еще живой. Пускай, нам жаль. Будет новая работа, все будет, просто в другой форме. Но на сцене не должны видеть рухлядь.

<<Беседовал Григорий Заславский, апрель 2003 г.>