ДЕНИС СУХАНОВ.

В театре "Сатирикон" Денис СУХАНОВ служит седьмой год. Этот начальный период оказался для артиста очень плодотворным, и не только потому, что после театрального института он сразу активно включился в репертуар, а прежде всего потому, что ему довелось раскрыть разные стороны своей творческой индивидуальности, талантливо сыграть ряд на редкость разнообразных, может быть даже противоположных ролей, обнаруживших в нем очень тонкую, гибкую, внутренне пластичную художественную природу. Итог этого периода в театре - почетная премия "Кумир" за исполнение роли эрцгерцога Дункана в спектакле "Макбетт" Э. Ионеско (режиссер Ю. Бутусов).

- Денис, путь к премии "Кумир" с чего-то начинался. Почему вас привлекла актерская профессия?

- Театр меня увлек сразу, как только я попал туда в первый раз. Это было в школе, в классе, наверно, четвертом. Пошли мы на детский спектакль, какой - я уже не помню. Но все, что связано с этим первым посещением, очень мне понравилось и запомнилось. Сам поход в театр был праздником, все шли с особым настроением, все были нарядно одеты, в общем это стало событием. Помню, в спектакле участвовал мальчик, роль которого, как я теперь понимаю, играла женщина, по амплуа - травести, но она так перевоплотилась, что я был обманут: поверил, что это действительно мальчик приблизительно моего возраста. Через некоторое время я набрался храбрости, позвонил в этот театр и спросил, не требуется ли там мальчик, для того чтобы сыграть эту самую роль. Женщина, которая разговаривала со мной, с юмором отнеслась к моим словам и посоветовала пойти в одну из театральных студий, что я и сделал. Вот такая была история. Я пошел заниматься в театральную студию, и многие постоянно советовали мне не сворачивать с этого пути. В то время экзамены в школе заканчивались в конце июня, а прием в институты к этому сроку уже практически заканчивался, так что все курсы были уже набраны и институты опустели. В Школе-студии МХАТ мне сказали: приходите на следующий год. Но на следующий год была армия. Мне исполнилось восемнадцать лет и чуть ли не в день своего рождения мне пришлось идти на два года служить в армию. За эти два года я очень много открыл в себе, и в людях, и в жизни. Служил я на Камчатке в пограничных войсках, нас постоянно перебрасывали с Камчатки на Чукотку, в Магадан… Весь Северо-Восток России я хорошо узнал. Мой отец профессиональный футболист. В связи с тем, что он играл за разные команды, мы очень часто переезжали с места на место всей семьей. Где мы только не жили! Родился я во Владимире, недалеко от Москвы, но потом меня уже ничто не связывало с этим городом. А в армию меня призвали как раз на Камчатке, где мы тогда жили.

- Вы поступили в театральный институт после армии?

- Не сразу. Так как в театральной студии я очень много занимался хореографией и пантомимой, которая в то время была в моде, меня приняли в ансамбль танца Северо-Восточного пограничного округа, где я проработал еще два года после окончания срочной службы. У меня были довольно хорошие перспективы, заставляющие людей оставаться жить на Востоке страны: высокая зарплата, надбавки за выслугу, возможность ухода на пенсию в тридцать шесть лет. Все было хорошо, но, во-первых, век танцовщика короток, а во-вторых, я чувствовал в себе силы и желание стать все-таки актером драматического театра. И наступил тот момент - я его хорошо помню, - когда я понял: все! Надо все бросать и круто изменить свою жизнь! И вот я оставляю службу, ансамбль. Меня очень запугивали: ты никуда не поступишь, у тебя ничего не получится, ты обязательно вернешься, но мы тебя уже не возьмем… Но на меня эти угрозы не действовали: желание начать новую жизнь и уверенность в себе оказались сильнее. Я улетаю в Москву и поступаю в Школу-студию МХАТ.

- У кого вы учились в институте?

- Учился я в мастерской Авангарда Николаевича Леонтьева, замечательного актера театра "Современник", который очень многому нас научил. Уже тогда я понял, что мне с педагогом повезло. Он воспитывал нас в очень жестких рамках, иногда даже в очень жестких. Достаточно было несколько раз прогулять, и ты мог распроститься со студенческим билетом. Школа-студия отличается от других театральных институтов тем, что она развивает в тебе твои лучшие качества, самые яркие стороны натуры, души. Процесс этот можно сравнить с операцией: все внутренности вскрываются, все разворачивается и начинается очень серьезная патолого-анатомическая работа над твоей душой и телом, порой жестокими способами, с помощью жестоких слов, не оставляющих тебе никаких иллюзий… Все очень прямолинейно, четко, внятно, без всяких тайн, недоговорок, недосказанностей, напрямую. Это очень честная, правильная игра, которая, как мы потом уже поняли, приносит свои результаты.

- С Олегом Ефремовым вам пришлось столкнуться в период учебы?

- Олег Николаевич меня даже звал в МХАТ. Когда мы заканчивали Школу-студию, он еще руководил театром, и после показа дипломной работы (один из моих дипломных спектаклей была "Женитьба" Гоголя, где я играл Подколесина) он пригласил меня работать в Художественном театре. Я помню этот наш разговор. Ему было крайне тяжело, его преследовала какая-то физическая боль, но даже в таком состоянии он продолжал думать о своем театре, приглашать молодых артистов. Но глядя на него, я понял, что работать совместно мы не будем: он уже уходит. Так оно и вышло: мы виделись с ним только один раз.

- Денис, почему вы выбрали "Сатирикон"?

- В "Сатириконе" мы показали Константину Аркадьевичу Райкину маленькие отрывочки. Наверно, я ему понравился, потому что он назначил мне встречу и решительно сказал, что мне надо остаться у него в коллективе. Константин Аркадьевич один из тех художественных руководителей, а может быть, и единственный, кто ходит на студенческие спектакли в институты и смотрит спектакль целиком, до конца, - так он неравнодушен к только-только начинающим артистам, так внимательно следит за молодыми. Многие художественные руководители не ходят на дипломные спектакли категорически! Смотрят обычно в своем театре показы, то есть отрывки из дипломных спектаклей, этакую скорую нарезку из двадцати отрывков по две, по три минуты, и будет еще очень хорошо, если досмотрят. Райкин, если приходят к нему с показами, обязательно смотрит всех, он никому не отказывает! Этим он меня тогда поразил, и до сих пор это так и продолжается. У меня были приглашения и в другие театры, но так, как меня звал, приглашал, давая большие обещания, Константин Аркадьевич, не звал никто другой. Это было так горячо, так искренно и убедительно, что в какой-то момент я подумал: от добра добра просто не ищут. Я ему поверил и не ошибся: Константин Аркадьевич выполнил все свои обещания, которые дал мне. Все эти шесть лет, которые я работаю в "Сатириконе", мы открыты друг перед другом. Каждый из нас знает о творческой жизни другого абсолютно все: я знаю, что я буду делать, знаю, что художественный руководитель будет делать, нет никаких опасений, что он что-то скрывает от меня… Я ему за это очень благодарен и стараюсь отвечать тем же.

- Ваша первая роль в "Сатириконе" - Тоффоло в "Кьоджинских перепалках"?

- Да, этот спектакль тогда выпускался, и меня назначили на роль в два состава. Но играл я не премьеру, а спустя несколько спектаклей. Для меня специально сделали еще одну полную репетицию, прогон, - здесь это делается в обязательном порядке для всех, кто вводится в спектакль, и это отличительная особенность "Сатирикона": для артиста, играющего даже малюсенькую роль и в первый раз выходящего на сцену, устраивается прогон или даже несколько с участием всех, занятых в этой постановке. Идет спектакль в пустом зале, целиком!

- За последние несколько сезонов вы сыграли три совершенно непохожие роли: словно пришедший на сцену из Серебряного века Вертинский в "Мадам, еще…", гротескный злодей эрцгерцог Дункан в "Макбетте" и лирический, но раздираемый жизненными противоречиями Жадов в "Доходном месте". В каждом образе ваша артистическая личность выразилась до неузнаваемости по-разному. Очевидно, ваши психофизические данные дают повод для таких несходных назначений?

- Мы, актеры, не выбираем себе роль - нас назначают. В "Доходном месте" на роль Жадова меня выбрал Константин Аркадьевич, на роль Вертинского - Гарольд Стрелков, в "Макбетте" - петербургский режиссер Юрий Бутусов… Если такие разные режиссеры выбирают тебя на роли с таким разбросом стилистик, значит, они видят в тебе что-то от одного, что-то от другого героя… Берется одна какая-то струна в характере, которая подходит именно для данной роли, и на репетициях именно эта струна затрагивается, развивается… Ведь актер - это материал. Какие-то стороны твоего характера для очередной роли не подходят совсем и должны быть каким-то образом спрятаны. И, конечно, обязательно нужен взгляд со стороны. Должно быть режиссерское решение твоего образа, должна быть линия, по которой тебя ведет режиссер, так как актерам, находящимся внутри спектакля, трудно видеть себя со стороны. У нас как бы сбиты ориентиры, мы ошибаемся и заблуждаемся насчет себя самих. Потому и возникает высокое актерское самомнение: "Я могу играть Гамлета, я могу играть Раскольникова!" А режиссер говорит: "Нет, ты не можешь, я не вижу в тебе этого". А что если актер действительно может? Конечно, истина проявляется в репетиционном процессе. Я, например, репетируя Дункана, Вертинского или Жадова, не знал, что они станут такими, какими приходят к финалу, и основную роль в этой эволюции спектакля и образа играет, конечно, режиссер. Мы слепые котята, когда начинаем новую роль, мы не знаем, что получится, мы просто тыкаемся впотьмах, а режиссер ведет нас, и мы начинаем видеть свет, как-то все проясняется, но путем долгих волнений, неуверенности…

- Юрий Бутусов видел вас в других ролях, прежде чем предложить роль Дункана?

- Да, он посмотрел все спектакли нашего театра и всех артистов. Если он не видел какого-то артиста, который играет во втором составе, то обязательно шел смотреть второй раз. Не все постановщики так поступают, потому что художественный руководитель театра может посоветовать, предложить свои кандидатуры приглашенному режиссеру: этот, этот, этот и этот… И все! Но Бутусов был здесь профессионально очень добросовестен и даже дотошен и сделал свой выбор сам.

- А Вертинский? Почему Гарольд Стрелков выбрал вас? Вы любите Вертинского? Об этом в театре знали?

- Актриса нашего театра Елена Бутенко, которая была очень увлечена творчеством Вертинского, захотела сделать спектакль на основе его песен. Вначале спектакль виделся ей идущим от лица женщины, но потом Елена почувствовала, что необходимо присутствие на сцене и самого героя, и они с режиссером решили, что, может быть, мне стоит попробовать включиться в работу. До этого я слышал песни Вертинского, но какой-то особой близости с его творчеством не ощущал. И только когда мы начали работать, я много о нем прочитал, прослушал, как я надеюсь, все его песни и постепенно влюбился в него. Он открылся мне, как иногда открывается полная и яркая радуга на небе! Меня просто заворожили эти его необыкновенные баллады, каждая из которых - отдельная человеческая судьба, спетая необыкновенно обаятельно, с обезоруживающе притягательной силой. Приступая, мы совершенно не знали, как эти песни превратятся в спектакль, какая сюжетная линия будет намечена. Потом все это постепенно выстроилось, но в итоге у меня получился не Вертинский, а какой-то намек на него, прообраз, что-то приблизительное. Некий мужчина, похожий на него, приходит во сне к женщине, простой работяге, уборщице. Она обожает его песни, слушает его пластинки. Ее хозяева ушли из дома, и он во сне к ней является и превращает ее в прекрасную даму. Это сказка о Золушке.

- Сестры Вертинские, Анастасия и Марианна, приходили на спектакль?

- Нет, не приходили, хотя их приглашали. Я знаю, что Анастасия Александровна, почитая своего отца, не хочет, чтобы кто-то прикасался к легенде: "Не трогайте, только не трогайте, вы все равно не поймете и не донесете". И это ее мнение я очень понимаю и ценю.

- Наверно, трудно представить во всей мировой драматургии более пессимистическую пьесу, нежели "Макбетт", трагифарс родоначальника театра абсурда Э. Ионеско, не скрывающего своего взгляда на человеческое существование и на историю как лишенные гуманного смысла. Очевидно, режиссер Ю. Бутусов намеревался рассказать историю любви, которая может пробудить человеческие чувства в душе этих полузверей-полулюдей, носящих звания королей, эрцгерцогов и т.п. Но вряд ли удалось любви перевесить изображенную на сцене гору трупов - вечный итог кровавого хода истории; не похоже, что удалось преодолеть в этой постановке мрачный колорит пьесы.

- У Ионеско есть одна фраза, которую произносит, сдирая с себя крест, одна из ведьм, закручивающих людей в водоворот их дьявольской воли: "Вот в этом кресте - борьба двух начал, божеского и дьявольского". Здесь и происходит поле сражения. Идет борьба вер, она, правда, шла всегда, но в наше время ей уступила место даже борьба классовая. Сегодня все в мире изменилось. Что происходит с людьми? Что произошло после 11 сентября? Осталась гора трупов. Можно просто сойти с ума от всего этого! И причина всего - противоречия верований. Террористы считают нас неверными, и у них своя правда. Они считают, что они правы, мы считаем, что мы. И вот на этой почве происходят жуткие, чудовищные столкновения. Мне иногда кажется, что все закончится какой-то всеобщей катастрофой. Выхода из этого, решения этой проблемы нет. Я не знаю, как назвать тех людей, которые проповедуют войну, для которых война - смысл жизни, для которых убить неверного, умереть самому и прийти к богу - величайшее счастье. Жизнь для них, та физическая и психическая жизнь, какой мы живем, - не ценность. Как это переломить? Как это остановить? Юрий Бутусов, когда мы начинали репетировать "Макбетта", хотел повесить на верхнем портале такую надпись: "Мир сошел с ума". В этой пьесе действительно очень много точек соприкосновения с нынешним днем. Очень многое совпадает с нашей действительностью один к одному. В истории все повторяется, и человек, который пытается прийти к власти, думая, что он, в отличие от предыдущего владыки, завоюет власть другим путем и сам станет совершенно другим, на самом деле преступно повторяет все с точностью до мелочей, вплоть до одних и тех же слов и фраз. Все возобновляется с трагической цикличностью, и эту мысль, заложенную в пьесе, Бутусов безусловно "вытащил".

- Сразу вслед за Дунканом вы сыграли Жадова в "Доходном месте" - роль не менее значительную, чем та, за которую вам вручили премию "Кумир". В одном из интервью К. Райкин признался, что у него наступил период "запоя по Островскому". И эта страсть режиссера очень ощутима в спектакле, где ваш герой переживает эволюцию: вначале это влюбленный молодой человека с легкомысленными повадками Хлестакова, а в конце - зрелая личность, осмысливающая свое нравственное предназначение в жизни. Рискуя утратить любовь жены, Жадов отказывается быть взяточником. И этот момент очень сильно прозвучал в спектакле: ведь зрители знают, что многие наши современники без зазрения совести обходят любые запреты и не проявляют такой щепетильности в вопросах морали, как Жадов, иначе Россия не числилась бы одной из самых подверженных коррупции стран. Такое развитие образа заранее было продумано вами и режиссером?

- Конечно, это было, и потом это просто написано Островским: изменения, произошедшие в душе Жадова, - главное в роли. Вообще любая главная роль в спектакле несет в себе перелом. Где-то обязательно должен случиться этот слом, с героем должно произойти что-то такое необычное, что его изменит. Вот в Жадове этот слом очень ярко выражен.

- Текст в спектакле звучит так, будто сегодня написан, а сама пьеса - словно недавно принесена Островским в театр. Чего стоит одна только реплика Полиньки, женушки Жадова: "Очень нужно даром-то любить". Или ее разбогатевшей сестры Юлиньки: "Да, я теперь себе покупаю все, что только есть лучшего и нового из-за границы… Нынче у всех принято жить в роскоши", а также многие реплики и Жадова, и Юсова, и Вышневского, и "маменьки". Актеры, блестяще сыгравшие эти роли, посылают в зал слова Островского, как удары бича.

- Спектакль звучит очень современно и очень пессимистично. Островский писал тогда с натуры, но все звучит, словно ничего не изменилось, словно не было ста пятидесяти лет после написания пьесы и все осталось на тех же местах, и это потрясает. Мне приходилось слышать от людей, посмотревших спектакль, что он производит именно такое впечатление.

- Вам очень к лицу светлый романтический плащ, кстати почти современного покроя, он производит какое-то неуловимое художественное впечатление.

- Плащ проходит от начала до конца спектакля - это единственное легкое, воздушное, светлое пятно среди костюмов, все остальные выдержаны в черной, серой и белой палитре. Вначале плащ не желтый, а скорее бежевый, потом он загрязняется, истирается и становится уже не таким ярким, как вначале. У меня два плаща: один, в котором я начинаю спектакль, и второй, который я надеваю к финалу, его цвет ближе к серому, в нем я и заканчиваю спектакль. Плащ тоже несет в себе информацию о Жадове, косвенно отражая его судьбу.

- Великолепно сыграл вашего дядю, Вышневского, Юрий Лахин. Вышневский в спектакле не просто бюрократ, но страдающая личность. Создается впечатление, что ваш герой начинает понимать и уважать этого человека.

- В финальной сцене Жадов испытывает благодарность дядюшке за то, что на примере своей жизни он открыл и показал Жадову его собственную жизнь, дал ему возможность поглядеть на себя со стороны, показал ему, как в зеркале, его отражение. На каждом перекрестке, говорит ему дядя, ты кричал про добродетель, про честность, а сам пришел ко мне просить места, где можно брать взятки. Почему Жадов опускается на колени? Он благодарен дяде за то, что тот открыл ему истину. И дядя перестает быть для него взяточником и бюрократом - он становится в его глазах учителем. Здесь - момент перелома в Жадове: ведь под давлением любимой, обожаемой жены он пришел просить у дядюшки "доходного места", но в минуту прозрения отказывается от своей просьбы. Для него просто физически невозможно брать взятки, он совершенно другого склада человек, он понимает, что все равно не вынесет такого насилия над самим собой. И он отказывается от своей любви: иди, Полина, говорит он жене, я тебя отпускаю, но я не могу, не могу так жить, это невозможно; ты и моя любовь к тебе слабее этого моего ощущения невозможности жить в разладе с совестью.

- Дуэт с Ю. Лахиным в финале у вас просто душераздирающий.

- Финал Райкин поставил так, как будто на сцене стоит трюмо с несколькими зеркалами, отражающими состояния героев, и нет ни правых, ни виноватых, всех жаль и непонятно, как жить-то. Как? Вот хочется какого-то однозначного ответа, но Островский не дает его. Константин Аркадьевич очень точно это понял, почувствовал и вывел: жизнь такая многосложная, столько в ней ручейков и пригорков, что надо идти на какие-то компромиссы, не всегда надо чесать по прямой дороге, надо как-то лавировать. А вот где эта правда, так и остается неразгаданным. Как и в жизни.

- Очень хорош ваш дуэт и с вашей партнершей, студенткой Школы-студии МХАТ Глафирой Тархановой, сыгравшей Полиньку так, что она удостоена премии "Московские дебюты". Интересно, почему Райкин пригласил Тарханову, ведь у вас в труппе очень хорошие молодые актрисы?

- Глафира очень талантливая девушка, она студентка курса Райкина в Школе-студии МХАТ. В спектакле участвуют и другие его студенты. Они молодцы, они меня удивили! У Райкина несомненно есть чутье на талантливую молодежь, он набрал таких способных, даровитых от природы людей, которые просто на лету все схватывают. Иногда не понять, кто профессиональный актер, а кто еще студент, и возникает такое ощущение, будто они уже много лет отработали в театре. Они точно попали в профессию, попали именно туда, где им и предназначено быть. По группе крови что ли Райкин их выбирает?

- После Жадова вам не показалось, что теперь вам по плечу Чацкий?

- Не знаю.

- А хотелось бы вам сыграть эту роль?

- И Чацкого хотелось бы сыграть, и Мышкина очень бы хотелось сыграть, и Раскольникова. Но тут опять-таки все дело в нашей зависимости от режиссерского выбора. Повторяю, мы зависимые люди, мы делаем только то, что нам предлагают. Если хочешь играть эту роль в этой пьесе, тогда ищи на это средства, делай свой спектакль и сам в нем играй. Это будет уже твоя история. Но если ты находишься в труппе, ты винтик в этом гигантском механизме, и еще хорошо, что, вращаясь в этом огромном колесе, ты находишь применение в одном спектакле, в другом… Тут нас выбирают.

- Денис, ваши роли последних сезонов, а также полученная премия прибавили вам уверенности в своих силах?

- Начинаешь меньше бояться сцены. Потому что вообще выйти на сцену - это просто страшно. Люди, которые находятся в зале, этого не понимают. Ты можешь играть "Квартет" в 150-й раз, "Шантеклер" будет скоро тоже идти в 150-й раз, но когда ты осознаешь, что на тебя будет смотреть тысячный зал, тобой завладевает волнение, и ты ничего не можешь с этим поделать. Конечно, есть какой-то опыт выхода на сцену, страх перестает быть глобальным, зловещим, всеобъемлющим, он приручается немножко, ты стараешься выработать в себе иммунитет… Хотя все равно это очень страшно. Когда я сижу в театре как зритель и смотрю на своих коллег-артистов, которые появляются из-за кулис, мне становится не по себе, и я думаю: боже мой, не то что произнести текст и роль свою сыграть убедительно, но просто физически выйти перед тысячью пар глаз, на тебя направленных, - страшно.

- Когда вышел "Шантеклер", в котором вы сыграли главную роль петуха Шантеклера, критика встретила спектакль далеко не сочувственно, писали даже, что театр "дал петуха". Как вы отнеслись к таким откликам?

- Критические статьи со знаком минус отнимают очень много сил, очень выбивают из рабочего состояния, очень расстраивают. Я же живой человек! Любому человеку неприятно, если про него говорят плохо. Ну, а если в газетах и журналах напишут, что ты скверно сыграл, и это становится достоянием массы людей, - кому это понравится? Пусть даже критик писал с благими намерениями, все равно это очень неприятно, это сильно ранит. И натолкнувшись на довольно приличное количество отрицательных слов о себе, я в какой-то момент понял, что в актере, во мне в данном случае, должна быть выработана защита. Не то что резкую критику надо пропускать мимо ушей, но надо подходить к ней с трезвым взглядом. Когда ты разгорячен, когда спектакль в тебе кипит, шипит, когда ты еще очень волнуешься и очень переживаешь за свою новую работу, а тебе наносят такие болезненные удары, сохранить душевное равновесие трудно. А между тем тебе надо еще выходить на сцену и играть. Вы не можете себе представить, сколько сил мне надо потратить, как мне надо настроиться, чтобы сыграть "Шантеклер", чтобы вытащить из себя эту роль! Поэтому любое такое критическое внедрение в меня со стороны отнимает у меня силы. Становишься шариком, который протыкают иголкой, и не знаешь, что делать. Один раз я прочитал какую-то плохую статью о себе и не мог заснуть целую ночь, а на следующий день мне надо было играть. И я решил: Денис, с этим надо что-то делать, с этим надо бороться, потому что это может тебя просто погубить. Не то что я закрылся и стал холоден, но я теперь пытаюсь к критике подходить по-другому, стараюсь от нее абстрагироваться. Но еще больше меня волнует и ранит, когда люди встают и уходят во время действия. Полностью разрушается аура, которую мы создаем на сцене!

- Денис, есть в вашей жизни вещи, которые повышают настроение, помогают преодолевать тяжелые впечатления?

- Для меня большое значение имеют книги. Из-за занятости я редко вижу работы других актеров, другие спектакли, а книги дают мне энергию и эмоциональный заряд. До сих пор не могу разгадать загадку литературы, загадку самых больших наших писателей, Достоевского, Толстого, Чехова, Пушкина. Я не могу понять, как их гений, их огромная творческая энергия "перешла" в литературные произведения. Что это за код такой, что сегодня, читая книги, которые написаны давным-давно, людьми, которых тоже нет давным-давно, ты ощущаешь мощную эмоциональную подпитку? Как это происходит? Что это такое? Что это за субстанция? Что за сила скрыта в этих словах, которые тебя воодушевляют, наполняют твою душу? Они употребляли обыкновенные слова, какими мы все говорим в жизни, какими пишутся и многие другие книги, но почему-то именно в их произведениях заключен такой колоссальный чувственный, интеллектуальный и нравственный заряд. Достоевский, например, просто помогает мне жить! И я не понимаю, как это происходит. Я не могу понять, как Пушкин мог написать такие стихи, как это могло случиться, как человек мог создать такое. Читаю, перечитываю и пытаюсь хотя бы на один шажок, на микрон приблизиться к этой фантастике. Это не литература - это просто фантастика! Не та фантастика, которую все читают и называют фантастикой, а фантастика - это русская классика. У меня стоит огромный стеллаж с книгами, я их сто раз уже читал. Почему ты опять берешь "Мертвые души", спрашиваю я себя? Почему ты опять берешь "Преступление и наказание"? Почему ты опять берешь "Войну и мир", стихи Пушкина, "Евгения Онегина"? Есть в этом какая-то загадка. Я пытаюсь ее разгадать, но боюсь, что это невозможно.