Денис Суханов, «артист вертикального взлета»

Досье

Денис Суханов родился 6 апреля 1971 года во Владимире. После школы отслужил в армии в пограничных войсках на Камчатке. Окончил Школу-студию МХАТ в 1997 году. В «Сатириконе» с 1997 года.

Роли: Слуга в гостинице ("Нумер в гостинице города NN", спектакль Творческого Центра им. Вс.Мейерхольда), Жилец ("Превращение"), Грегорио ("Ромео и Джульетта"), Группа захвата ("Трехгрошовая опера"), Тоффоло ("Кьоджинские перепалки"), Молодой Отрапа ("Жак и его Господин"), Бернардо ("Гамлет"), Сганарель ("Квартет"), Он ("Мадам, еще..."), Шантеклер ("Шантеклер") - Премия "Чайка", Дункан ("Макбетт") - Премия "Кумир", Жадов ("Доходное место"), герцог Бекингем ("Ричард III"), Генри Перкинс ("Смешные деньги"), Арбенин, Казарин ("Маскарад"), Глостер ("Король Лир"), Мэг Фолан ("Королева красоты"). За роли в спектаклях "Шантеклер", "Макбетт", "Доходное место" Денис Суханов удостоен Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства. По окончании Школы-студии МХАТ Денису Суханову пришлось выбирать между приглашениями уже смертельно больного Олега Ефремова и одержимого театром Константина Райкина. Оба титана, так или иначе, связывали с ним будущее своих театров. «Артистом вертикального взлета» называет Суханова Райкин. То бишь – сразу в театральный космос.

В Сатириконе Денис Суханов оказался не просто ведущим артистом театра, но своего рода «летчиком испытателем» самых рискованных полетов своего худрука. Удерживать ли спринтерский темп на марафонской дистанции в комедии положений, играть ли восьмидесятилетнюю старуху с физиологической скрупулезностью или выносить нечеловеческие нагрузки в танцевально-поэтическом «Шантеклере», заливая зал мощной волной святой «энергии заблуждения», энергии певцов и поэтов – словом. На Дениса Суханова всегда можно положиться.

«Мои подчиненные были свободны»

Отслужив в армии, вы остались на сверхсрочную службу в ансамбле песни и пляски Северо-Восточного округа. Представляю себе картину: норд-ост дует, таежные волки воют, а вы по доброй воле отбиваете чечетку в клубе…

Там люди были замечательные – жалко было расставаться, к тому же меня очень сильно уговаривали. Добавьте сюда приличную зарплату, жилье, льготы. А я молодой совсем – двадцать лет всего. Хотя перспектива танцовщика, который в мои нынешние 36 уже ушел бы на пенсию, меня пугала. Но главное, во мне сидел уже этот театральный червь – я до армии занимался в театральной студии и хотел быть драматическим актером.

Вам как-то пригодился в жизни армейский опыт?

Там я научился разглядывать людей и понимать, кто есть кто. Когда люди поставлены в одинаковые условия, одеты в одну и ту же форму и живут по единому распорядку, они и раскрываются по-настоящему, оказываясь в сложных, порой страшных ситуациях. Помню, мне только-только исполнилось восемнадцать, когда меня забрали. Самолет приземлился в Магадане 20 мая, а там снега по пояс. Помню ощущение жуткой тоски, огромной, как космос, когда тебя оторвали от семьи, друзей, всего родного. И забросили в совершенно другой мир как минимум на два года, где ты должен быть абсолютным заложником ситуации.

И как вы с этой тоской справлялись?

Постепенно. Почему-то думал о том, где находится мой дом. Стоял в строю и прикидывал – вон за теми скалами, на горизонте. И мысленно был там.

А пресловутая дедовщина…

Была, хотя, может быть, не такая, как сейчас описывается. Но какая-то горошинка – память о пережитых унижениях – все равно остается и вдруг всплывает при определенных обстоятельствах, как бы ты ни старался эти воспоминания отметать. И боль остается – не за себя даже, а за тех, кто унижал. Мне как-то стыдно за них. Самое страшное, что у многих возникает желание отыграться…

Нет. На второй год, когда я стал старослужащим, у меня в подчинении оказалось много молодых ребят, и я никогда не унижал их, а только защищал.

Пошли против заведенной системы?

Я уничтожил все попытки со стороны других старослужащих обижать моих подчиненных. Любыми путями – разговорами, кулаками, силой, даже жалобами, но я это пресек. Мои подчиненные были свободны – настолько, насколько это было возможно в армии. Они даже начали улыбаться, смеяться. А ведь армия может на корню убить в человеке человеческое. Может, он и не нужен был, этот опыт, но мне он почему-то достался.

«Мне обязательно надо быть в ладу с собой»

Вы хорошо представляли театр «Сатирикон», когда пришли сюда?

Месяца за два до того, как меня пригласили, я посмотрел спектакль «Превращение», который меня просто сразил. Целую неделю проходил под огромным впечатлением. А через два года меня туда ввели! Я сидел под сценой, играл на всех этих странно звучащих инструментах – овалоидах, колоколах – и был счастлив оттого, что и я участвую в этом спектакле. И, конечно, на мое решение повлияла сама фигура Райкина, который приглашал меня так жарко, как никто. Другие звали прохладно и спокойно принимали отказ, а он обещал завалить меня работой и свое обещание выполнил.

Ваша “жизнь в искусстве” на редкость цельная – один театр, роль за ролью, у каждой своя судьба, вой век и свой резонанс. Вот “Маскарад” задержался на афише совсем недолго, но такое название не может быть проходным. Что вы ощутили, когда вам предложили репетировать и Казарина, и Арбенина. Деля эти роли с коллегой?

Я не знаю, почему режиссер сделал такое распределение. Мы не искали ответ на этот вопрос – нас поставили перед фактом. По-актерски это было очень интересно. Хотя, по правде говоря, те усилия, которые были направлены на две роли, должны были быть направлены на одну – и то мало! Но в этом раздвоении был свой кураж. Я ничего не хочу сейчас говорить про трактовку Агеева. Я как всегда надеюсь, что режиссер смотрит со стороны и совмещаем все линии в спектакле, и ему лучше видно, что выгоднее (мы же пробуем разные варианты). Я очень многое не понимал, и даже находясь на сцене, ловил себя на мысли, что не понимаю свою задачу. Но потраченных огромных сил было жаль.

А каково вам было расстаться с такой ролью, как Шантеклер?

Он шел пять лет – средний срок жизни спектакля в нашем театре. Очень трудно было совмещать колоссальные нагрузки, огромные монологи и музыкальные номера. Мне просто физически нелегко было после танца сразу произносить монолог. Потом какая-нибудь сцена, снова танец, снова монолог. Килограмма по два, если не больше, терял за спектакль. К тому же он шел блоками (там сложный монтаж декораций). Иногда я просыпался наутро после «Шантеклера» и просто встать не мог. О том, что впереди еще несколько спектаклей подряд, даже думать было страшно. А ведь были еще и утренние репетиции. Ноя не жалуюсь. Старался как-то настроиться сразу на весь блок, удалить на это время все постороннее из своей жизни, после спектакля сразу уйти домой. Сейчас все это вспоминается очень светло.

Пошли дальше. Ваш легкокрылый Жадов («Доходное место») оказывается перед дилеммой – потакать любимой жене или сломать себя. Но ведь ситуацию можно ужесточить – например, лечить больного ребенка или ломать себя. И грань тут очень зыбкая, да и сам выбор может оказаться завуалированным.

Жадов – человек с огромным чувством совестливости. Если такого поместить в отягчающие обстоятельства, я думаю, он переступил бы через себя. Но для него бы это закончилось трагично – когда таких людей ломают обстоятельства, для них это кончается суицидом. Большинство людей раздвигают границы дозволенного и совершенно не мучаются чувством вины. Но есть меньшинство – люди очень высокой душевной организации – они гибнут, если ломаются. Я молю Бога, чтобы никогда мне не оказываться перед таким выбором. У меня были подобные моменты – не такие острые, конечно. И моя совесть просто сжирала меня изнутри, перечеркивала всю мою текущую жизнь. Мне обязательно надо отмотать назад, извиниться, покаяться, исправить ситуацию, чтобы жить в ладу с собой.

В человеке намешанного достаточно дурного и хорошего, чтобы сыграть и грешника, и праведника, что называется, со знанием дела. А что надо откопать в себе, чтобы сыграть поэта? У вас в послужном списке – Гумилев, Вертинский…

Гумилева я исполнял только однажды, в Центре Мейерхольда, где одна супружеская пара затеяла цикл вечеров о поэтах Серебряного века с легкой стилизацией. Надо почитать как модно больше этого поэта. Представить, что это был за человек, как он жил, как мыслил. В стихах любого поэта есть много ключей к пониманию его личности. Гумилева я представляю себе таким человеком из тумана, где остались изысканные жирафы с озера Чад в бананово-лимонном Сингапуре (они с Вертинским как будто настроились на одну волну). А еще я представляю, как им было трудно говорить и писать во времена, когда нужны были только коммунистические речевки. Как может быть возвышен и гениален человек, творящий свой мир наперекор такой действительности.

Ваш Вертинский в спектакле «Мадам, ещё…» казался хоть и блестящей, но все же пародией на Александра Николаевича.

И вовсе это не было пародией. Читая его письма, путевые заметки, рассказы о совей жизни, я все время находил в них некую чертовщинку. И режиссер Гарик Стрелков тоже чувствовал его артистичную и едкую иронию. И потом я играл все же не Вертинского, а представления о Вертинском одинокой, несчастной уборщицы, которая украдкой слушает его пластинки и, всхлипывая, засыпает, чтобы во сне увидеть Его. И не то что бы он снизошел до нее, а она до него возвысилась, но на каком-то витке жизни они вдруг совпали, а потом разошлись, как это часто бывает. Я скучаю по этому спектаклю. Может быть, возобновим его – но уже не в «Сатириконе»,а в театре «Апарте». К тому же там очень интересный грим, а грим может очень помочь актеру. Хотя последнее время я стал меньше это любить.

А не хотелось сыграть что-то без толщинок, начесов, грима, характерной пластики и прочих «подпорок», чтобы зазор между актером и ролью казался минимальным?

У меня Жадов такой. Но все-таки хочется разнообразия: после Жадова сыграть того же Генри Перкинса («Смешные деньги»). Да-да, у меня иногда прямо руки за кулисами чешутся, так мне хочется сыграть Генри Перкинса! Иногда очень хочется и чего-то динамичного, энергичного, незатейливого. Хотя было бы печально, если бы у меня был только Генри Перкинс.

В гриме восьмидесятилетней старухи из спектакля «Королева красоты» вам удалось обмануть даже наметанный глаз нашего фотографа – вас приняли за местную слабоумную старожилку. А как вы договаривались, репетируя МакДонаха – играть шарж или достоверную картину старости?

Максимальная достоверность: не мужчина, играющий старуху, а именно старуха. Я много наблюдал за подобными персонажами, смотрел, как она…дойдет туда, куда идет. Очень помог мне Райкин своими показами – я убежден, что он сыграл бы это лучше. Я думаю, и другие наши артисты могли бы ее сыграть – Максим Аверин, например. Вообще в старости есть какая-то ужасная издевка природы. Вроде бы приходит мудрость, но вместе с ней зачем-то немощь. Но думать об этом страшно в зрелости, а когда уже впал в маразм, оценить этот ужас невозможно.

Правда ли, что ослепленного Глостера («Король Лир») вы играете вслепую?

Ну, немножко все-таки подглядываю, чтобы не упасть. Но мысленно стараюсь быть слепым. Стараюсь играть большими мазками, крупно, без мелочей и нюансов. Например, я куда-то иду – а по песку, или по траве, босиком или обутым, уже неважно.
Человеком в этот момент владеет шок от предательства, от насилия, от собственной чудовищной ошибки. Но до конца представить себя в этих обстоятельствах я все равно не могу.

Может, срабатывают защитные реакции организма?

В другие моменты я могу что-то вспомнить из своей жизни, но ощутить на сто процентов этот ужас слепоты все же не могу.

Толстой ругал Шекспира почем зря за логические неувязки «Короля Лира». А для вас в этой в этой пьесе остались какие-то загадки?

Все равно никак не могу понять. Почему Глостер беспрекословно верит незаконному сыну, которого не видел девять лет, и не хочет общаться с законным. «Лир» - притча, в которой нет ответов.

«Не люблю зоны турбулентности»

Почему у вас не складывается роман с кино?

Не знаю, не приглашают - не нужен. Наверное. Несколько раз я отказывался, в основном из-за занятости в театре. Однажды я буквально подслушал разговор: «ой, только не Суханов, мы с ним никогда не договоримся». Не могу позволить себе уехать на две недели. Хотя, думаю, театр и пошел мне на встречу – было бы ради чего.

А ради чего вы пошли бы отпрашиваться на съемки?

Ой, дайте подумать. Ради работы с Сокуровым, с Михалковым…

Они же совсем разные…

Не важно. Со Звягинцевым, Кирой Муратовой, Абдрашитовым, Шахназаровым. Но не приглашают. Может вы объяснить, почему?

Американцы советуют каждые семь лет менять места работы, чтобы не привыкать окончательно к людям и обстоятельствам. У вас не возникали подобные мысли?

Я несколько раз менял жизнь кардинально. В ансамбле была прекрасная жизнь, но я в один день все обрубил и уехал. Это был жадовский выбор молодого человека. Все говорили: «У тебя не получится, ты не поступишь, но назад не возвращайся, мы тебя не примем». Это фактически «быть или не быть» молодого человека в 21 год. И я очень боялся. Сейчас не хочу каких-то резких поворотов. Хотя он подступает, этот кризисный средний возраст. Это – не миф, я действительно чувствую, что начинает что-то происходить. Симптомы, позывные этого возраста мне не нравятся, но я надеюсь как-то мягко его проскочить.

А в чем это выражается?

Кажется, что всего у тебя мало. Что многого у тебя нет, и не понятно, когда появится и появится ли вообще. Как из этого выходить, не знаю. Наверное, решение – действительно в резких движениях. Но там могут появиться другие подводные камни.

А что вас радует в современном театре?

Я очень люблю профессионалов. Люблю актерскую стабильность и не люблю, когда сегодня он играет гениально, а завтра – никак. Можешь, как угодно играть моноспектакль, но партнеров подводить нельзя. Люблю, когда этот самолет – спектакль – летит без зон турбулентности.

Беседовала Ольга Фукс
Фото: Екатерина Цветкова