ОТ «ДОХОДНОГО МЕСТА» ДО «СМЕШНЫХ ДЕНЕГ»
Денис СУХАНОВ: «Роль Жадова просто подтвердила мой жизненный опыт»

На слух актера Дениса Суханова часто путают с коллегой Максимом Сухановым — но только те, кто никогда не видел ни того, ни другого. Денису Суханову удалось стать ведущим актером театра «Сатирикон» в несколько сезонов — темпераментный Шантеклер, игрок Арбенин в «Маскараде», двуликий Жадов в «Доходном месте», трагический Дункан в «Макбетте». В сериалах не снимается, лицом не зарабатывает, для театра силы бережет. Странный.
Главное свойство Дениса Суханова — романтизм. Романтики — не слащавые, не имиджа ради — в театре теперь редкость. А тут — ба! — в музыкальном, пластическом, программно-эксцентрическом «Сатириконе» — штатный романтик. Обогащает актерскую палитру труппы, которая теперь сверкает, как петушиный хвост Шантеклера. «Новой» Денис Суханов приоткрыл тайны актерской профессии.

— Денис, как строится ваш день перед спектаклем?

— Перед комедией «Смешные деньги» мне нужна очень быстрая настройка. Я могу целый час заниматься посторонними делами, но за 20 минут во мне происходит какой-то быстрый энергетический толчок, и я уже настроен включиться в бешеный ритм комедии положений.
Перед спектаклем «Шантеклер» мне необходимо было полтора часа разогревать голос, растанцовываться, готовить себя телесно, что ли. Перед ролью Жадова в «Доходном месте» мне нужно в каком-то смысле «полетать», побегать по свободному коридору, сделать легкие прыжки, ведь мой персонаж появляется в первом акте, окрыленный любовью, уверенный в своем счастье. Этот полет его души мне надо подготовить. В «Ричарде III» я в роли Бэкингема появляюсь через 15 минут после начала, и у меня есть время прислушаться к тому, как это все заваривается, как начинает раскручиваться вся эта история, как дышит зал. Я напитываюсь этим впечатлением и успеваю спокойно сосредоточиться.
Перед спектаклем «Мадам, еще…» по песням Александра Вертинского, где я играю поэта Серебряного века, я успеваю настроиться за 40 минут сложного грима. Я смотрюсь в зеркало, вижу преображения, сделанные гримером на лице, и в той же степени преображаюсь изнутри. Именно для этой роли сам процесс, само делание грима меня очень хорошо настраивает. Входить в образ коварного и трусливого тирана эрцгерцога Дункана в «Макбетте» мне также помогает экстравагантный грим. Вижу другое лицо в зеркале, и это бывает достаточной подпиткой. Потом мне нужно этот облик обжить — я покапризничаю, повизжу, пробуя голос и находя в нем новые интонации, попристаю к партнерам, дергаю их, не давая им покоя, пока мне не скажут: «Отстань!».
Вообще-то даже мои родители, которые вроде бы понимают обо мне многое, все равно никогда не поймут, что такое в самом деле актерская природа. Мне трудно объяснить, что во мне меняется, если вчера я играл по-настоящему хорошего человека, честолюбца Жадова, а сегодня мне надо играть абсолютную тварь. Я иногда и сам не понимаю, как я перестраиваюсь. Сам организм подстраивается помимо моей воли.

— Какой спектакль требует наибольших затрат?

— Наибольших затрат требует спектакль премьерный, неустоявшийся. Потом, когда идет спектакль десятый, организм сам распределит силы каким-то своим загадочным способом. Комедия «Смешные деньги» уже вошла в нормальное состояние, появилось легкое дыхание, далекое от премьерной взнервленности. Спектакль встает на какие-то рельсы, становясь надежным.
Вообще-то есть заблуждение, что комедия положений — легкий жанр. Мы побились над ним долго, репетировали 4 месяца. Те трюки, которые в кино даются с десятого дубля, в театре играются на раз. Требования к актерской технике, особенно к сценической речи, к пластике, возрастают в десятки раз, ведь комедия идет в быстром ритме. Комедия — дело потное, требующее почти спортивной подготовки. Тем более сложно репетировать такой спектакль в двух составах: мы практически выпустили два спектакля, ведь только я и Алексей Якубов играем свои роли в одном составе. Комедия — коварный жанр и в том, что этот жанр располагает к внутреннему развалу. Со временем в спектакле начинает что-то происходить, в нем словно заводится вирус.
Мне трудно это объяснить. Очень тянет на себя зритель, который хочет смеяться, и артисты идут на поводу, угождая. Начинается инстинктивная игра в поддавки, и внутренний рисунок разваливается, тормозится темп. Режиссеру приходится все время следить за формой спектакля, что-то подкручивать, убыстрять темп. Комедия положений должна быть легкой, как воздушный шарик, и если он чуть сдулся, то надо все время его поддувать. Вообще хозяйский присмотр за спектаклями делает их свежее и ярче.

— Помогла ли роль Жадова в «Доходном месте» в разрешении каких-то своих трудностей, в моменты выбора?

— Она просто заставила меня вспомнить свои давние метания. У меня в молодости были моменты, когда мне пришлось наступить на собственную совесть. Это были самые страшные моменты в жизни.
И я понял: как только ты поступил против совести — она начинает тебя просто сжирать, она не дает тебе покоя, сна, она портит всю твою энергетику, всю твою структуру внутреннюю, она тебя выворачивает. И мне приходилось возвращаться на ту точку, с которой я начал кривить душой, и пытаться все вернуть. Я понял, что лучше не вступать на территорию своей Совести, и теперь эта территория для меня огорожена железным забором, и там повешена колючая проволока и проведена сигнализация. Я просто никогда и близко не подойду! Так что роль Жадова просто подтвердила мой жизненный опыт, я как бы делюсь им посредством пьесы Островского.

— Я читала, что после такого яркого спектакля, как «Шантеклер», толпы ваших поклонниц осаждали театр, а вы спасались от них бегством. Это для вас критерий успеха?

— Я к этому отношусь спокойно. Вот оценка моих коллег — это показатель успеха, это серьезно. Когда аншлаги, овации и критики хвалят — тоже приятно. Вот, например, на спектакли Юрия Бутусова стабильно хорошая критика.

— «Макбетт», один из лучших спектаклей театра, рождался трудно?

— Это были репетиции-пробы, порой очень мучительные. Было такое количество вариантов! Дата премьеры приближалась, а у нас еще ничего не было готово, и мы ничего не понимали. Сначала мой персонаж Дункан был старый солдат, потом немощный старик. И только в последний месяц все вдруг сложилось и вырулило к сегодняшней форме спектакля. Смерть моего героя хотели сделать запоминающейся — то собирались меня сбросить с колосников, то закапывали в гору матерчатых трупов. Мы столько шишек и синяков себе там набили!
Одни только кубики чего стоили, такие обманчиво мягкие на вид. Мы пробовали бесконечное число вариантов, чтобы вдруг все сложилось, как будто вилку воткнули в розетку и пошел ток. За две недели до премьеры мы с режиссером почувствовали острую характерность моего персонажа и решили изменить его костюм, добавив толщинку. Я помню, как начальник пошивочного цеха то злился, то по-доброму ворчал: «То вам сделайте узко, то широко!». Но в результате получился такой выразительный персонаж, «травестированный Калигула», как писали «Известия». За эту роль я получил премию «Кумир» в номинации для молодых и подающих надежды актеров, хотя в театре уже до этого отработал несколько лет и дебютантом себя не считал. Но все равно приятно. Я очень люблю острохарактерные роли, такие крайности человеческой натуры, ядовитость какую-то. Хотя и Шантеклер, и Жадов, и Арбенин — это роли героические.

— Сниматься в кино — это всегда ступень в актерской карьере?

— Да, это правда. Но с кино у меня пока не складываются отношения. Нет таких предложений, чтобы я загорелся и стал хлопотать, утрясая график спектаклей. И потом: кино — оно то есть, то нет, а театр — он всегда с тобой. Мне бы хотелось сыграть какую-то человеческую историю из жизни людей, а не бандитов. Чтобы не лилась кровь. Попроще чего-то хочется. Мне нравится мелодрама — например, «Остановка по требованию». Это про людей, а не про уродов.

— Есть актеры, чье мастерство кажется недостижимым?

— Евгений Лебедев… Аркадий Райкин, Иннокентий Смоктуновский, Алиса Фрейндлих, Марина Неелова, Инна Чурикова. Это недостижимо. Когда есть такие вершины, это тебя немножко осаживает.

— Отношение к самой актерской профессии со временем поменялось?

— Я понял, что она очень жестокая. Я никогда особо не заблуждался. Когда я поступил на курс к Авангарду Леонтьеву в Школу-студию МХАТ, то первая фраза, которую мы услышали, была: «Ребята, вы никому не будете нужны. Если вы не пробьетесь в первые ряды, вы будете безработными, нищими и несчастными». Мы слушали и соглашались, хотя в душе каждый надеялся на свою исключительность. Просто с годами эта истина о жестокости профессии становится все очевиднее.

Беседовала Марина КВАСНИЦКАЯ
30.01.2006